Ключевой проблемой любой восточной (южной, азиатской) системы управления является ее нацеленность на личные связи, договоренности и непубличный характер.
К примеру, у нас всегда любят подчеркивать "теплые дружеские связи" с тем или другим руководителем.
Западная цивилизация нацелена на создание структур и институтов, которые существенно урезают полномочия первых лиц в пользу более сбалансированных решений.
В итоге на коротких дистанциях восточная система управления вполне может опережать и даже быть более эффективной за счет темпа принятия решений, но уже в среднесрочной и тем более долгосрочной перспективе персоналистский характер управления всегда (подчеркну - всегда) вторичен по отношению к институциональному западному.
СССР и Китай от Дэн Сяопина и по последний съезд КПК попытались решить эту хроническую проблему через институционализацию и структуризацию механизмов принятия решений, но слишком сложный характер таких механизмов при сочетании со сложными управляемыми объектами и плохо совмещающейся с ними в плане соответствия правящей верхушки привели и в том, и другом случае к сваливанию в волюнтаризм и возвращение к предыдущим более примитивным персоналистским схемам управления.
Объективно возвращение к ним обосновывалось необходимостью проведения мобилизационных мероприятий и рывков (в СССР им стала перестройка и все последующие события, в Китае причины третьего срока Си Цзиньпина объяснены предельно туманно, но суть та же - Китай столкнулся с чрезвычайно серьезным кризисом, поэтому правящая верхушка привычно идет на концентрацию власти в одних руках). Однако все это паллиатив, так как это классический кризис любого управления, когда старая система уже перестала работать, а новая еще не отрефлексирована и ее институты еще не устоялись.
В такой ситуации возвращение назад только усугубляет ситуацию, равно как и неверно выбранные модели перехода.
Как это произошло в СССР, мы уже видели, как именно крах модели управления произойдет в Китае - мы еще увидим. Но то, что он неизбежен, практически не подлежит сомнению.
Россия и при Ельцине, и при Путине попыталась создать институты управления, как-то соответствующие более сложным моделям, но ельцинская модель была просто нежизнеспособной (та самая "семибанкирщина" фактически была попыткой совместить персоналистский режим управления с коллегиальным, но без выстраивания институтов управления). При Путине в силу сугубо криминального бэкграунда пришедшей к власти уголовной страты институционализация выстраивалась вокруг сугубо бандитских понятий, где ключевой была роль решалы - именно решалой и стал нынешний президент, взяв на себя функции арбитра и разводящего между разными криминальными структурами.
Это тоже система управления, но она неустойчива, так как криминал может только перераспределять, а не созидать, поэтому по мере исчерпания перераспределяемого ресурса (с его неизбежным и очень быстрым разбазариванием) конфликты между различными криминальными группировками должны были стать и стали хроническими и все более острыми. Соответственно, у решалы возникает потолок его полномочий, выше которого он не в состоянии эти конфликты разрешать.
Собственно, поэтому путинская Россия в конце своего существования начала тяготеть к внешней агрессии, так как конфликтное поле внутри системы было уже переполненным, а значит - конфликты пришлось выводить за пределы системы, но это только усугубило ситуацию, ускорив ресурсное истощение режима и еще сильнее обострив противоречия и конфликты.
Пригожинский мятеж - это следствие неразрешимости существующей конфликтной истории внутри кремлевской братвы, и теперь она может разрешать свои противречия только в столкновениях друг с другом. Что означает быструю утрату легитимности решалы в глазах самой братвы.
Возникает классическая катастрофическая ситуация с обособлением и суверенизацией разных воровских кланов, когда они начинают оптимизировать себя за счет других группировок и системы в целом. И в такой ситуации персоналистский режим уже бессилен. Он еще в состоянии какое-то время удерживать от столкновений наиболее крупные группировки, но периферийные по отношению к ним кланы и группы выпадают из-под контроля - что, в общем-то, и показал пригожинский мятеж.
На поле внешней политики всё то же самое. Все договоренности носят сугубо личный характер, и как только личное перестает работать, замены ему в виде структур и институтов просто нет. Неприятности с Турцией - это следствие той же самой кризисной ситуации в отношениях между Эрдоганом и Путиным. Если первый сумел победить на выборах и является внутри Турции несомненным победителем, то Путин крайне динамично утрачивает легитимность внутри страны и что самое важное - внутри своей бандитской среды. Личные договоренности теряют смысл, так как Путин попросту уже не в состоянии гарантировать их, а без этого доверия между двумя восточными деспотами быть не может.
Будь в России выстроена институционализированная система управления, гарантии давала бы она, но если бы она была, то, конечно, никаких четырех сроков у Путина быть не могло, он бы давно сидел на пенсии и писал бы мемуары (если бы дожил, конечно).
Но сейчас имеем, что имеем, и поэтому резкое обострение отношений с Турцией (пока неясно, будет ли оно купировано на какое-то время) не должны вызывать удивления - оно неизбежно именно в связи с крахом всей модели управления, выстроенной вокруг "сильного" лидера. Как только он становится слабым, она немедленно входит в штопор.
! Орфография и стилистика автора сохранены
