Ошибка Вишневского
Это я сначала так написал – "Вишневского". Ошибка эта совсем не одного только Вишневского. Ее с равным успехом можно было бы назвать и "ошибкой Пономарева". Но если бы дело здесь было в одном или двух, или даже в двух тысячах конкретных людей. В реальности же это ошибка всех нас – нашего сословия, или нашего караса, или нашей прослойки, класса, уж не знаю, как нас всех вместе категоризовать.
Потому что все мы с тоской и придыханием вспоминаем о Ельцине и свободных девяностых годах.
Тоска наша вполне понятна. Начало 90-х подарило нам то, о чем мы и не мечтали – три-четыре года свободы и надежды. С начала 90-го по конец 93-го. И эти годы тесно связаны с именем Ельцина. В нашей общественной жизни ничего лучше не было. Несмотря на все экономические передряги. Так что эмоция наша вполне естественна.
Но у нашего караса-сословья переживание ностальгии не главное занятие. Главное – осмысление. Того, что произошло. Честное и глубокое. Во всяком случае, именно это занятие должно быть главным. И как только мы принимаемся за это дело, восемь лет эпохи Ельцина (91-99-й годы) окрашиваются уже далеко не только в розовые, но и в иные, самые мрачные цвета.
В этом месте есть большой соблазн начать говорить о самом Ельцине и его вкладе в то состояние, в котором страна оказалась в 99-м году. О двух чеченских войнах, вполне достойных Гааги. И о мелких – приднестровской и абхазской. И о бездарно растерянных возможностях поднять страну. И о разворовывании той же самой страны. И о запуске культурного и нравственного колапса. И о свертывании политического процесса. И о разгуле преступности. И о многом другом, чем заполнились и чем запомнились годы 1994-99-й. И наконец – о наследнике.
Но этому соблазну повесить все эти художества только на Ельцина поддаваться ни в коем случае нельзя. Его роль велика, но сегодня она для нас уже не так сильно интересна. Ельцин уже отчитался за ельциново перед судом, куда более высоким, чем Гаагский, и "отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже... пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя".
А вот, что действительно интересно для нас, – это то, как мы все вместе Ельцина поддерживали и как мы соучаствовали тем самым во всех его "достижениях".
И здесь опять есть большой соблазн перейти на личности. Например, вспомнить творчество Шендеровича. Или политическую карьеру Немцова. А лучше – Чубайса. Ну, и так далее.
Но и это очень нехороший соблазн. Потому что дело не в них, не в них лично. Они вели себя и делали то, что на их месте стали бы делать и все мы. Если только нам привелось бы оказаться на их месте. Так что их личные грехи не такие уж и личные – это наши общие грехи. Мы все, все болельщики Ельцина натворили в стране большую беду. Сегодня она продолжается и усугубляется. Мера личной ответственности за эту беду, конечно, у нас у всех разная. Но кроме личной есть еще и коллективная, общая ответственность. И она лежит на всех нас.
Мы все не давали себе труда думать и говорить правду. Мы голосовали сердцем, чтобы не проиграть, и в результате не просто проиграли и продулись в дым.
Последнее из того, что Ельцин сделал позитивного, он сделал в начале октября 93-го, когда подавил мятеж реакции. Начиная с конца октября 93-го года, все последующие 6 лет и два месяца никакого позитива не было – один негатив: страна катилась к пропасти. И к августу 99-го прикатилась – началось свободное падение.
Сегодня это понимают совсем немногие – какое же падение, когда денег стало больше? Падение определяется не состоянием кошелька, а состоянием души, а оно – ее, души творческим потенциалом. А также ее умом, добротой, совестливостью...
Но я в данном случае говорю не о нашей новейшей истории. Я говорю о нашей способности эту свою историю понимать и нашей способности честно о ней говорить. Не какие-то давние времена вроде опричнины или культа личности, а историю, в которой мы сами принимали участие. Которую мы сами могли делать хорошо. Но которую мы делали так плохо, что можно сказать, что и не делали вовсе, а просто влипли в нее, в историю.
И пока мы не поймем, что произошло с нами в девяностых, они так и будут оставаться нашим проклятием. Потому что не осознанная нами цепочка преступлений и ошибок, которые хуже преступлений, так и будет висеть на нас кандалами. Лишая нас способности что бы то ни было делать.
А это значит, что делать будут другие – те, кто гораздо хуже нас.
! Орфография и стилистика автора сохранены
